Кто станет над пропастью для грядущего?
Старый обветшалый двор, окруженный невзрачными бараками,
каждое утро старался спрятаться в тень еще не окрепших саженцев. Бельевые
веревки, натянутые небрежно вдоль бесформенного и маленького футбольного поля,
так часто тешившего местную детвору, свисали на рассветах, умытых холодною
росою, напоминая ванты на паруснике. Где-то там я оставил свой след…
Вставать приходилось рано. Отец, давно положивший здоровье
на возведение города из послевоенных руин, на строительство новостроек, так и
не принявших никогда его семью на своих громадных квадратных метрах, просыпался
первый. Его кашель лишь изредка разрезал предрассветную тишину, подпевал в
унисон скрипу старой половицы, а летом к
этому оркестру присоединялось и пение птицы, доносимое из открытого окна вместе
с желанной прохладой. Мне тогда казалось, что только с этого мгновения можно всласть
поспать, помечтать, расслабиться, ожидая, когда отец дернет теплой рукой за ухо
и позовет завтракать.
Два человека-это уже семья. Я и отец привыкли жить мужской
компанией вроде и вместе, а вроде и врозь. Отец, уходя на работу, иногда мог
даже не предупреждать меня, что исчезнет на несколько дней, наслаждаясь
общением со своей женщиной или с дружной шумной компанией. Для меня это
казалось привычным, а дни свободы я проводил с размахом, на который способна
была душа дворового паренька. Возвращения отца были такими же неожиданными, как
и исчезновения. Единственное, что отличало их - это неудержимая щедрость отца и
на чувства, и на подарки в первый же день, когда он снова появлялся на пороге
нашего барака. Мне казалось, что он пах соленым морем, таранью, неуловимым
букетом женских духов и устойчивым табачным духом. Он был счастлив,
многословен, волнителен, строил со мной планы на будущее, которым так и не
суждено было исполниться. В эти мгновения я всегда ощущал отцовскую любовь, но
и понимал, что чернорабочая жизнь исчерпала его душу практически до дна, где
осталась лишь показная веселость, желание скрыться от будничной жизни.
Казалось, что судьба его лежала погасшей спичкой в застоявшемся мелководье
череды дней.
Всегда дрожащими от волнения руками он давал мне в подарок
целую папироску, леденец и вечное обещание, что сыграем со мной в футбол в
нашем тихом и тесном дворике. Подарки были ценными, для меня традиционными.
Всегда удивлялся: как можно в малом проявить большие чувства.
Тогда мне хватала минут десять, чтобы выдержать компанию
отца, потом я срывался с места, убегал, чтобы похвастаться перед своей братией
полученной папироской, раскурить ее на месте нашей сходки - обрывистом склоне. Мы
говорили днями напролет о мореходке, о совершенных нами за день проказах, о
местном дворнике, который неустанно развешивал над нашим футбольным полем
бельевые веревки, обрезанные нами накануне, связывал их, грозился кулаком в
сторону нашей излюбленной пропасти, думая, что мы там притаились и, ухмыляясь,
наблюдаем за ним. Этому противостоянию, казалось, не будет конца. Мы как
взрослые, да почему «как», мы были взрослыми в свои 13 лет: как нам тогда
казалось, мы решаем настолько сложные жизненные проблемы, что родителям и не
снилось. Мы могли по-взрослому курить, надменно выпускать клубы дыма,
по-особому сбивать пепел с папиросы, при этом наше лицо имело отпечаток
вселенской грусти, усталости от жизни, словно груз наших школьных ранцев не
знаменовал начало нашего пути по этой нелегкой жизни, а был бременем
умудренного старца, повидавшего виды, наслышанного о многом.
Раем нам казались те минуты, когда, отвоевав у веревок –
вантов территорию нашего футбольного поля, мы, словно пираты, обезоружив и
обездвижив вражеский парусник, бросались, ликуя, в игрища.
Вместо ворот - мешки с песком, разграничительные линии-
булыжники, найденные неподалеку. Бесформенность и маленькие размеры были не
единственными недостатками поля. Усложняло нашу игру и то, что с одной стороны
игровая площадка заканчивалась глубокой пропастью, которая была огорожена
когда-то давно ветками терновника, что под тяжестью проливных дождей,
неустанных ветров утратили свою защитную мощь, припали к земле, открывая нашему
взгляду завораживающей красоты глубокий овраг, подмигивающий смертельной
опасностью. Думаете, мы редко играли? Боялись? Нет. Мы делали такие подкаты,
слово нарочно дразнили судьбу, проверяя, принадлежим ли мы к числу везунчиков. Жизнь
мы не боялись потерять в виду нашего горячего юношеского максимализма, а вот
пресловутая бедность заставляла нас труситься над единственным мячом, потрепанным уже не одним поколением дворовой
шпаны. Потерять его - означало потерять все.
Решение проблемы пришло само собой. Наши дворовые старшие
товарищи, оставляя на время игры свои увлекательные беседы с барышнями,
подходили к нам, становились неразрывной цепью вдоль пропасти и каждую минуту
готовы были схватить мяч, вдруг
предательски направляющийся в сторону бездонной пропасти. Они похлопывали в
перерывах ловкого голкипера по плечу, отоваривали прозвищами горе - игроков,
подзадоривали колкими шутками, смачными словцами. Это вызывало у нас
неподдельную гордость: «охранники пропасти» уверенно шагали в заветном для нас
взрослом будущем, но не отпускали руки тех, кто идет по-детски вслед грядущему.
Роняя накинутые на одно плечо пиджаки, молодые парни шутили, вызывая звонкий
смех барышень, заставляя их щечки рдеть алой зарей.
После матча, посмелев, мы могли усесться со старшими
товарищами за стол, но если позволяли себе лишнее, сразу же получали
поучительный щелчок по носу и слышали необидное: «Мал еще». Ох уж эти
нравоучения и рамки! За этими словами обязательно шло похлопывание по плечу или
восхваление тебя как игрока. И ты понимал: «Мал, да удал!»
Чувствуя руку впереди меня идущих, я был уверен, что не
сорвусь в пропасть, научусь также стоять на страже футбольного матча идущих за
мной.
Тогдашнему пареньку слова отца: «Помню, как мы с твоей
мамкой встретились. Я был молодой»- всегда смешили меня, вызывали недоумение.
Сейчас, когда я сам причисляю себя к старикам, все чаще и чаще бессонница возвращает
меня в беззаботную юность, взрывные дни дворового парнишки. Думал, что никогда
чувства тоски за прожитым не посетят меня. Как я ошибался! Ночами я все чаще вижу себя игроком
на том маленьком футбольном поле. Ощущаю, как холодеет душа, когда приближаюсь
к пропасти…
Повидал в жизни немало: ходил в далекие плавания, пил
соленую воду на экваторе, но так мучительно страшно бывало тогда, когда
необходимо было отпустить руку старшего товарища навсегда. Седеющие виски
пульсировали, мысли врезались в сознание: «Его не вернешь…»
Когда ладонь, привыкшая быть всю жизнь сжатой в кулак,
бессильно раскрывалась, отпуская руку идущего впереди, ощущалось, что второй
рукой судорожно сжимаю руку зеленого юнца, наступающего на пятки. Так надеялся
удержать его, отговорить от безрассудного прыжка в пропасть, где не ждет его
бесконечность, а ждет одиночество и пустота. Но чем сильнее сжимал заботливо руку юнца, тем
яростнее было его противостояние, порождающее желание все испытать самому, пусть
даже опасное и никчемное.
Вчера я побывал на местах моей детской славы. Бараки также
скрывают в своем чреве новые судьбы, в ветвистых деревьях уже не узнать прежние
саженцы, а на бесформенном футбольном поле появился одинокий столб с
прикрепленной самодельной баскетбольной корзиной. Молодежь играет в одни
ворота?
Подхожу к пропасти… На дне зияют разноцветными лохмотьями
потерянные мячи, нашедшие приют на стихийной свалке, образовавшейся на дне
пропасти. Наверное, прошло время охранников пропасти…
|